С довлатов заповедник компромисс

Сергей Довлатов. Заповедник

Моей жене, которая была права

В двенадцать подъехали к Луге. Остановились на вокзальной площади. Девушка-экскурсовод сменила возвышенный тон на более земной:

— Там налево есть одно местечко…

Мой сосед заинтересованно приподнялся:

— В смысле — уборная?

Всю дорогу он изводил меня: «Отбеливающее средство из шести букв. Вымирающее парнокопытное. Австрийский горнолыжник. »

Туристы вышли на залитую светом площадь. Водитель захлопнул дверцу и присел на корточки у радиатора.

Вокзал… Грязноватое желтое здание с колоннами, часы, обесцвеченные солнцем дрожащие неоновые буквы…

Я пересек вестибюль с газетным киоском и массивными цементными урнами. Интуитивно выявил буфет.

— Через официанта, — вяло произнесла буфетчица. На пологой груди ее болтался штопор.

Я сел у двери. Через минуту появился официант с громадными войлочными бакенбардами.

— Мне угодно, — говорю, — чтобы все были доброжелательны, скромны и любезны.

Официант, пресыщенный разнообразием жизни, молчал.

— Мне угодно сто граммов водки, пиво и два бутерброда.

— С колбасой, наверное…

Я достал папиросы, закурил. Безобразно дрожали руки. «Стакан бы не выронить…» А тут еще рядом уселись две интеллигентные старухи. Вроде бы из нашего автобуса.

Официант принес графинчик, бутылку и две конфеты.

— Бутерброды кончились, — проговорил он с фальшивым трагизмом.

Я расплатился. Поднял и тут же опустил стакан. Руки тряслись, как у эпилептика. Старухи брезгливо меня рассматривали. Я попытался улыбнуться:

— Взгляните на меня с любовью!

Старухи вздрогнули и пересели. Я услышал невнятные критические междометия.

Черт с ними, думаю. Обхватил стакан двумя руками, выпил. Потом с шуршанием развернул конфету.

Стало немного легче. Зарождался обманчивый душевный подъем. Я сунул бутылку пива в карман. Затем поднялся, чуть не опрокинув стул. Вернее, дюралевое кресло. Старухи продолжали испуганно меня разглядывать.

Я вышел на площадь. Ограда сквера была завешена покоробившимися фанерными щитами. Диаграммы сулили в недалеком будущем горы мяса, шерсти, яиц и прочих интимностей.

Мужчины курили возле автобуса. Женщины шумно рассаживались. Девушка-экскурсовод ела мороженое в тени. Я шагнул к ней:

— Аврора, — сказала она, протягивая липкую руку.

— А я, — говорю, — танкер Дербент.

Девушка не обиделась.

— Над моим именем все смеются. Я привыкла… Что с вами? Вы красный!

— Уверяю вас, это только снаружи. Внутри я — конституционный демократ.

— Нет, правда, вам худо?

— Пью много… Хотите пива?

— Зачем вы пьете? — спросила она.

Что я мог ответить?

— Это секрет, — говорю, — маленькая тайна…

— Решили поработать в заповеднике?

— Разве я похож на филолога?

— Вас провожал Митрофанов. Чрезвычайно эрудированный пушкинист. Вы хорошо его знаете?

— Хорошо, — говорю, — с плохой стороны…

— Не придавайте значения.

— Прочтите Гордина, Щеголева, Цявловскую… Воспоминания Керн… И какую-нибудь популярную брошюру о вреде алкоголя.

Книга Компромисс читать онлайн

Сергей Довлатов. Компромисс

Н.С. ДОВЛАТОВОЙ — ЗА ВСЕ МУЧЕНЬЯ!

…И остался я без работы. Может, думаю, на портного выучиться? Я заметил — у портных всегда хорошее настроение…

Встречаю Логинова с телевидения.

— Да вот, ищу работу.

— Есть вакансия. Газета «На страже Родины». Запиши фамилию — Каширин.

— Это лысый такой?

— Каширин — опытный журналист. Человек — довольно мягкий…

— Дерьмо, — говорю, — тоже мягкое.

— Ты что, его знаешь?

— А говоришь… Запиши фамилию. Я записал.

— Ты бы оделся как следует. Моя жена говорит, если бы ты оделся как следует…

Между прочим, его жена звонит как-то раз… Стоп! Открывается широкая волнующая тема. Уведет нас далеко в сторону…

— Заработаю — оденусь. Куплю себе цилиндр…

Я достал свои газетные вырезки. Отобрал наиболее стоящие, Каширин мне не понравился. Тусклое лицо, армейский юмор. Взглянув на меня, сказал:

— Вы, конечно, беспартийный?

Я виновато кивнул.

С каким-то идиотским простодушием он добавил:

— Человек двадцать претендовало на место. Поговорят со мной… и больше не являются. Вы хоть телефон оставьте.

Я назвал случайно осевший в памяти телефон химчистки.

Дома развернул свои газетные вырезки. Кое-что перечитал. Задумался…

Пожелтевшие листы. Десять лет вранья и притворства. И все же какие-то люди стоят за этим, какие-то разговоры, чувства, действительность… Не в самих листах, а там, на горизонте…

Трудна дорога от правды к истине.

В один ручей нельзя ступить дважды. Но можно сквозь толщу воды различить усеянное консервными банками дно. А за пышными театральными декорациями увидеть кирпичную стену, веревки, огнетушитель и хмельных работяг. Это известно всем, кто хоть раз побывал за кулисами…

Начнем с копеечной газетной информации.

(«Советская Эстония». Ноябрь, 1973 г.)

Ученые восьми государств прибыли в Таллинн на 7-ю Конференцию по изучению Скандинавии и Финляндии. Это специалисты из СССР, Польши, Венгрии, ГДР, Финляндии, Швеции, Дании и ФРГ. На конференции работают шесть секций. Более 130 ученых: историков, археологов, лингвистов — выступят с докладами и сообщениями. Конференция продлится до 16 ноября».

Конференция состоялась в Политехническом институте. Я туда заехал, побеседовал. Через пять минут информация была готова. Отдал ее в секретариат. Появляется редактор Туронок, елейный, марципановый человек. Тип застенчивого негодяя. На этот раз возбужден:

— Вы допустили грубую идеологическую ошибку.

— Вы перечисляете страны…

— Можно и нужно. Дело в том, как вы их перечисляете. В какой очередности. Там идут Венгрия, ГДР, Дания, затем — Польша, СССР, ФРГ…

— Естественно, по алфавиту.

— Это же внеклассовый подход, — застонал Туронок, — существует железная очередность. Демократические страны — вперед! Затем — нейтральные государства. И, наконец, — участники блока…

Я переписал информацию, отдал в секретариат. Назавтра прибегает Туронок:

— Вы надо мной издеваетесь! Вы это умышленно проделываете?!

Рецензии на книгу « Зона. Компромисс. Заповедник (сборник) »

В основе всех произведений Довлатова — факты и события из биографии писателя.
«Зона» — записки лагерного надзирателя, которым Довлатов служил в армии.
«Компромисс» — история эстонского периода жизни Довлатова, его впечатления от работы журналистом.
«Заповедник» — претворенный в горькое и ироничное повествование опыт работы экскурсоводом в Пушкинских Горах.

Лучшая рецензия на книгу

Далеко не первое произведение автора, которое читаю. Но, увы, не самое интересное и не самое выдающиеся.
Однако его необходимо было прочитать, чтобы лучше прочувствовать более позднее творчество писателя.
Сама книга распадается на два плана:
1. рассказы Довлатова, написанные им ещё в СССР, потом кем-то случайно вывезенные
2. письма Довлатова к своему издателю (само собой разумеется, что это часть произведения!), написанные уже в США.
Получается, что автор сам с собой ведет беседу, обменивается какими-то замечаниями, житейским опытом. Сами рассказы слабы, хотя через них явственно просвечивает Довлатов, которого мы ценим и любим. А вот письма к издателю представляют собой определенный интерес.
Если хотите почувствовать творчество писателя, лучше для первого знакомства выбрать что-то другое, например, «Заповедник» , «Наши» , «Чемодан» .

Читала в рамках игры KillWish

Далеко не первое произведение автора, которое читаю. Но, увы, не самое интересное и не самое выдающиеся.
Однако его необходимо было прочитать, чтобы лучше прочувствовать более позднее творчество писателя.
Сама книга распадается на два плана:
1. рассказы Довлатова, написанные им ещё в СССР, потом кем-то случайно вывезенные
2. письма Довлатова к своему издателю (само собой разумеется, что это часть произведения!), написанные уже в США.
Получается, что автор сам с собой ведет беседу, обменивается какими-то замечаниями, житейским опытом. Сами рассказы слабы, хотя через них явственно просвечивает Довлатов, которого мы ценим и любим. А вот письма к издателю представляют собой определенный интерес.
Если хотите почувствовать творчество писателя, лучше для первого знакомства выбрать что-то… Развернуть

Поделитесь своим мнением об этой книге, напишите рецензию!

Юмор! Тонкий, небанальный, неожиданный и ироничный. Пронзительная и трогательная повесть, честная и настоящая. Россия, как она есть. Читается легко, не отрываясь и до самого конца. Браво!

Ценность произведения, разумеется, не в сюжете, который прост как правда, и так же незатейлив. Умница-интеллигент, начинающий писатель без денег и славы, предается сплину в провинции, а бывшая жена развила бурную деятельность, чтобы эмигрировать из страны, прихватив ребенка. Все дело в атмосфере фатализма, приправленного самоиронией, в безысходной грусти и неприкаянности, медитативном плавании по течению обстоятельств, разбавленном всплесками мелких и крупных конфликтов, которые врываются в жизнь героя, мешая спокойно и пассивно созерцать поток происходящих с ним событий.
Сказать, что чтение доставило удовольствие – это слишком бледно, чтобы охарактеризовать полученную смесь чувств и ассоциаций, богатство эмоций и эйфорию от великолепного языка. И хотя герой вовсе не похож на нынешних кумиров девичьих грез, но как же он при этом жалостливо обаятелен.
Редкий случай, когда в одном произведении сочетаются черты памятника ушедшей эпохи и неустаревшего современного взгляда на жизнь.

Если доведется побывать в Пушгорах сегодня, Вы с удивлением обнаружите, что не так уж там все и изменилось. Построен новый отель, дороги и стоянки, но историческая Турбаза стоит по-прежнему! Да и люди, скорее всего, в целом остались теми же.
И там по-прежнему подают на завтрак по кубику сливочного масла на блюдечке, и на столиках стоят салфетки, разрезанные уголками, для экономии.
И так же неспешно течет речка, и колышется трава на лугу, и стоит странная, почти потусторонняя, гипнотическая тишина, нарушаемая шумом ветра и шелестением листвы, если Вы, конечно, отобьетесь от гомонящих экскурсантов и уйдете с основных туристических троп, отринув столичную торопливость и привычку к расписанию.
И меня там торкнуло, простите за мой французский, причем сразу и Пушкиным и Довлатовым, и память этих мгновений экстаза сохраняется уже несколько лет, как и у мужа, который после неспешных бесед на прогулках зафанател и прочел всего Довлатова. И, обладая феноменальной памятью, теперь цитирует его дословно, особенно «Заповедник», вызывая нешуточное веселье среди друзей.

Чтение Довлатова можно сравнить с просмотром сериала «Ликвидация». Может быть не интересна тема, чужд жанр, и Машков староват. Но начав смотреть, оторваться невозможно, и придется сопереживать Гоцману, жалеть Фиму, обмирать по Чекану и ржать до слез на Тетей Песей. И с «Заповедником», если поймаете волну, то будете сопереживать, раздражаться, удивляться, хохотать в голос и сдерживать слезы. И восхищаться языком и манерой автора.

На ум приходит великолепный фильм Говорухина «Конец прекрасной эпохи» про молодого Довлатова, спокойный, занятный, ностальгический и атмосферный. Также ассоциативно вспоминается талантливый фильм Дуни Смирновой «Два дня», тоже близкий к Довлатовской прозе по духу, хотя не имеющий прямого отношения, иллюстрирующий взаимоотношения тихих интеллигентов из музея-усадьбы и деловой и чиновничьей публики в реалиях сегодняшнего дня.
Что касается вышедшего недавно фильма «Заповедник», то он не имеет прямого отношения к литературному первоисточнику, хотя на него и ссылается. Не очень удачная осовремененная версия сюжета.

Понятно, что писатель Довлатов подойдет не каждому читателю. Все же это про жизнь без прикрас, к тому же из ушедших времен. А нам нынче подавай эльфов, магов и прочее попаданство, да позабавнее, или боевики покровавее. И привыкнув к этому литературно-эскапистскому ширпотребу (который я никоим образом не осуждаю и не брезгую сама побаловаться), потребуются некие моральные и душевные усилия, чтобы перестроиться на другой лад и проникнуться тихой приземленной лирикой и трагикомическими реалиями безвозвратно ушедшей интеллигентно-культурной советской жизни.

Я горячо рекомендую Довлатова всем, кто любит читать, независимо от возраста и пристрастий, в надежде, что кто-то, еще не приобщенный, сможет понять и проникнуться, ощутит светлую печаль, вытягивающую из сегодняшней повседневности, почувствует нечто необыкновенное в душе и пополнит ряды почитателей писателя, где-то недалеко от меня.

P.S.: Встретила в одном из отзывов фразу, что оценка «4» поставленная рецензентом Колесовой (кажется), это вовсе на та 4-ка, которая поставлена Ремарку. Да уж, 5-ка поставленная Довлатову, это не та, которую я ставила книгам Деминой и Панкеевой. Это разные «пятерки», выставленные в здравом уме и твердой памяти, просто книги оценены в рамках жанра. А высшая оценка «Заповедника» – это вне жанра, а по высочайшему классу литературы.

Любимая, я в Пушкинских Горах!
Здесь без тебя — уныние и скука….
С Довлатов

Редкий пример качественной, земной и в то же время возвышенной литературы. Привет из Советского прошлого, не утративший актуальность. Прекрасный язык, тонкий сарказм, ирония, подкупающая искренность, щемящая грусть, здоровый юмор, точные характеры – все это «Заповедник», написанный Сергеем Довлатовым, некоторое время работавшим экскурсоводом в музее «Пушкинские горы» под Псковом.

Ценность произведения, разумеется, не в сюжете, который прост как правда, и так же незатейлив. Умница-интеллигент, начинающий писатель без денег и славы, предается сплину в провинции, а бывшая жена развила бурную деятельность, чтобы эмигрировать из страны, прихватив ребенка. Все дело в атмосфере фатализма, приправленного самоиронией, в… Развернуть

Сергей Довлатов: Заповедник. Компромисс. Ремесло. Повести и рассказы

Аннотация к книге «Заповедник. Компромисс. Ремесло. Повести и рассказы»

Сергей Довлатов — один из наиболее популярных русских писателей конца XX века. Он родился в Ленинграде, но его книги впервые были изданы в Америке, где Довлатов жил с 1979 года. Русские читатели смогли познакомиться с ними только в начале 1990-х годов. Сегодня трудно представить, с каким досадным опозданием пришла к писателю настоящая известность, — настолько органично его произведения вошли в нашу жизнь. «Заповедник», «Иностранка», «Наши», «Чемодан», «Лишний» — эти и другие повести и рассказы, написанные в фирменной довлатовской манере, соединяющей юмор с драмой, легкость бытия с тяжестью повседневности, теперь изучаются в школе и вузах. За двадцать лет переизданий простодушный рассказчик превратился в классика и последнего культурного героя советской эпохи.

Продолжаю собирать серию книг Азбуки со скромным названием «Малая библиотека шедевров»)) Мне идея выпускать книги небольшого формата на рисовой бумаге очень понравилась! Я могу спокойно взять книгу с собой в дорогу. Ее размер 10 х 15 см, весит она всего около 330 грамм, а информации в ней море)) И больше 1000 страниц остроумного текста! По-прежнему тканевая обложка, тонкая и прочная рисовая бумага, четкий читаемый шрифт, ленточка-ляссе. Рекомендую любителям юмора Сергея.

Продолжаю собирать серию книг Азбуки со скромным названием «Малая библиотека шедевров»)) Мне идея выпускать книги небольшого формата на рисовой бумаге очень понравилась! Я могу спокойно взять книгу с собой в дорогу. Ее размер 10 х 15 см, весит она всего около 330 грамм, а информации в ней море)) И больше 1000 страниц остроумного текста! По-прежнему тканевая обложка, тонкая и прочная рисовая бумага, четкий читаемый шрифт, ленточка-ляссе. Рекомендую любителям юмора Сергея Довлатова!

Фото первых страниц книги: Скрыть

Огромный сборник произведений, включающий в себя добрую половину произведений, написанных автором стал для меня одновременно открытием творчества Довлатова и неким долгим спутником в весеннем путешествии. Символично то, что я начал читать его в Иерусалиме(тема антисемитизма красной канвой проходит через все произведения писателя), продолжил в Стамбуле и закончил дома, в России. При всей легкости чтения это тем не менее заняло две недели чему немало способствовал чрезмерно мелкий шрифт и без.

Романы » Компромисс » Компромисс пятый

«ЧЕЛОВЕК РОДИЛСЯ. Ежегодный праздник — День освобождения — широко отмечается в республике. Фабрики и заводы, колхозы и машинно-тракторные станции рапортуют государству о достигнутых высоких показателях.

И еще один необычный рубеж преодолен в эти дни. Население эстонской столицы достигло 400 000 человек. В таллиннской больнице № 4 у Майи и Григория Кузиных родился долгожданный первенец. Ему то и суждено было оказаться 400 000-м жителем города.

— Спортсменом будет, — улыбается главный врач Михкель Теппе.

Счастливый отец неловко прячет грубые мозолистые руки.

— Назовем сына Лембитом, — говорит он, — пусть растет богатырем.

К счастливым родителям обращается известный таллиннский поэт — Борис Штейн:

Хочется вспомнить слова Гете:

Не знаю, кем ты станешь, Лембит?! Токарем или шахтером, офицером или ученым. Ясно одно — родился Человек! Человек, обреченный на счастье. »

Таллинн — город маленький, интимный. Встречаешь на улице знакомого и слышишь: «Привет, а я тебя ищу. » Как будто дело происходит в учрежденческой столовой.

Короче, я поразился, узнав, сколько в Таллинне жителей.

Было так. Редактор Туронок вызвал меня и говорит:

— Есть конструктивная идея. Может получиться эффектный репортаж. Обсудим детали. Только не грубите.

— Чего грубить. Это бесполезно.

— Вы, собственно, уже нагрубили, — помрачнел Туронок, — вы беспрерывно грубите, Довлатов. Вы грубите даже на общих собраниях. Вы не грубите только, когда подолгу отсутствуете. Думаете, я такой уж серый? Одни газеты читаю? Зайдите как-нибудь. Посмотрите, какая у меня библиотека. Есть, между прочим, дореволюционные издания.

— Зачем, — спрашиваю, — вызывали?

Туронок помолчал. Резко выпрямился, как бы меняя лирическую позицию на деловую. Заговорил уверенно и внятно:

— Через неделю — годовщина освобождения Таллинна. Эта дата будет широко отмечаться. На страницах газеты в том числе. Предусмотрены различные аспекты — хозяйственный, культурный, бытовой. Материалы готовят все отделы редакции. Есть задание и для вас. А именно. По данным статистического бюро, в городе около четырехсот тысяч жителей. Цифра эта до некоторой степени условна. Несколько условна и сама черта города. Так вот. Мы посовещались и решили. Четырехсоттысячный житель Таллинна должен родиться в канун юбилея.

— Что-то я не совсем понимаю.

— Идете в родильный дом. Дожидаетесь первого новорожденного. Записываете параметры. Опрашиваете счастливых родителей. Врача, который принимал роды. Естественно, делаете снимки. Репортаж идет в юбилейный номер. Гонорар (вам, я знаю, это не безразлично) двойной.

— С этого бы и начинали.

— Меркантилизм — одна из ваших неприятных черт, — сказал Туронок.

— Долги, — говорю, — алименты.

— Короче. Общий смысл таков. Родился счастливый человек. Я бы даже так выразился — человек, обреченный на счастье!

Эта глупая фраза так понравилась редактору, что он выкрикнул ее дважды.

— Человек, обреченный на счастье! По-моему, неплохо. Может, попробовать в качестве заголовка? «Человек, обреченный на счастье».

Там видно будет, — говорю.

— И запомните, — Туронок встал, кончая разговор, — младенец должен быть публикабельным.

— То есть полноценным. Ничего ущербного, мрачного. Никаких кесаревых сечений. Никаких матерей-одиночек. Полный комплект родителей. Здоровый, социально полноценный мальчик.

— Да, мальчик как-то символичнее.

— Генрих Францевич, что касается снимков. Учтите, новорожденные бывают так себе.

— Выберите лучшего. Подождите, время есть.

— Месяца четыре ждать придется. Раньше он вряд ли на человека будет похож. А кому и пятидесяти лет мало.

— Слушайте, — рассердился Туронок, — не занимайтесь демагогией! Вам дано задание. Материал должен быть готов к среде. Вы профессиональный журналист. Зачем мы теряем время.

И правда, думаю, зачем.

Спустился в бар, заказал джина. Вижу, сидит не очень трезвый фотокорреспондент Жбанков. Я помахал ему рукой. Он пересел ко мне с фужером водки. Отломил половину моего бутерброда.

— Шел бы ты домой, — говорю, — в конторе полно начальства.

Жбанков опрокинул фужер и сказал:

— Я, понимаешь, натурально осрамился. Видел мой снимок к Фединому очерку.