Платон образы пещеры

Билет 6. Платон: символ пещеры 4971

Всю свою иерархию знания Платон представил в знаменитом образе пещеры в начале седьмой книги «Государства». В этом отрывке Сократ беседует с Главконом, братом Платона, также философом.

Первоначально человек, чуждый наукам и философии, подобен узнику, который всю жизнь пребывает в пещере. Он сидит в одном положении и смотрит на стену пещеры, повернуть голову не может – ему мешают оковы. Над ним в пещере горит очаг, чуть ниже очага располагается дорога, по которой какие-то люди проносят предметы, тени которых он и видит первоначально на стене. Обо всём этом он не знает, видя только тени. Для него истина — тень и образы. Если он сможет освободиться от оков и оглядеться вокруг, он поймет, что его прежняя истина есть только отображение настоящих вещей и огня, светящего в пещере. Тогда от иллюзий человек переходит к тому знанию, которое дают науки о чувственном мире, он учится видеть естественные вещи и солнце, природный очаг пещеры. Но при этом ученый-естествоиспытатель не выходит за пределы пещеры, за пределы мнения и веры, ему чуждо понимание истинных причин происходящего в пещере. Он сможет его достичь только тогда, когда он, покинув пещеру, выйдет к настоящим вещам и настоящему солнцу, освещающему их. Тогда он доходит до подлинной реальности. Однако он не может сразу устремить свой взор к солнцу, т. е. постигнуть истинную причину бытия и знания, он должен приучить свои глаза к его свету, взирая на его отражения в воде, на звезды и предметы. Это область математического рассудка. Платон видит в математическом знании не самостоятельную ценность, но лишь инструмент для приучения души к истинному знанию, уже не опирающемуся на чувственные образы. Поясняя педагогическое значение математических наук, Платон выстраивает такую последовательность математического обучения, которое постепенно должно освободить душу от «ила» чувственности. Ряд построен по убыванию чувственно-конкретного в математическом знании: музыка, астрономия, стереометрия, планиметрия, арифметика. И только после длительного привыкания посредством математического знания человек может устремить свой взор к истинному солнцу и постигнуть «беспредпосылочное начало», двигаясь в чистых понятиях.

Толкование символов в мифе:

1. Пещера – чувственный мир, в котором живут люди. Они наивно полагают, что могут познать этот мир лишь благодаря органам чувств, однако это лишь кажимость. Кажимость – философская категория, которая означает превратное определение истинного бытия, основанное на внешнем (чувственно воспринимаемом) явлении предмета познания.

3. Утварь, статуи и изображения из камня и дерева – чувственно воспринимаемые вещи.

4. Небольшая каменная стена, ширма – грань, разделяющая два рода бытия. По Платону есть два вида бытия: мир духовных сущностей или «мир идей» (истинное бытие) и «мир вещей» (бытие чувственное).

5. Всё, что вне пещеры – истинное бытие, которое ведет к идеям.

6. Солнце – идея блага. Благо станет доступно только тому, кто вырвется из плена чувственного мира. Благо доступно только мысли. Человек, который вырвался из плена – философ.

Миф также символизирует ступени познания:

1. Чувственно-воспринимаемое делится на два рода — сами предметы и их тени и изображения. С первым родом соотносится вера, со вторым — уподобление. Под верой имеется в виду способность обладать непосредственным опытом. Взятые вместе, эти способности составляют мнение. Мнение не есть знание в подлинном смысле этого слова, поскольку касается изменчивых предметов, а также их изображений. Созерцание теней – «уподобление». Созерцание статуй и прочего — верования, от которых мы переходим к пониманию предметов как таковых и к образу солнца, сначала опосредованно, потом непосредственно.

2. Длительное привыкание — прозрение, постепенное движение к чистой мудрости. Процесс достижения умом мира идей.

3. Созерцание Солнца — чистое созерцание, чистая мудрость, усмотрение разумом мира идей непосредственным образом. По Платону, ноэзис – высшая ступень познания истины, она доступна лишь мудрецам, прошедшим этапы посвящения.

Политический аспект мифа:

Платон говорит о возможном возвращении в пещеру того, кто однажды был освобожден. Вернуться с целью освободить и вывести к свободе тех, с которыми провел долгие годы рабства. Несомненно, это возвращение философа-политика, единственное желание которого — созерцание истины, преодолевающего себя в поисках других, нуждающихся в его помощи и спасении. Вспомним, что, по Платону, настоящий политик — не тот, кто любит власть и все с ней связанное, но кто, используя власть, занят лишь воплощением Блага.

Билет 7. Платон: теория идей и гносеология.

Платон (427-347 до н.э.) (настоящее имя — Аристокл) — ученик Сократа — основоположник идеалистической европейской философии — наиболее сложного и богатого содержанием течения в истории человеческой мысли. Одной из наиболее значимых для последующих веков проблемой философии было открытие Платоном сверхчувственного бытия — «мира идей»и категориальная обработка этой сферы. Философская система Платона явилась первой завершенной синтетической концепцией, где через призму учения об идеях рассматривались все основные части античной философии: онтология, гносеология, этика, эстетика, философия политики. Лосев: » Платон — стержень всей европейской философии».

Учение об идеях: Предшественники Платона (Зенон, Протагор, Гераклит Эфесский) сумели доказать относительность всего существующего, прежде всего, относительность норм морали. Они доказали, что чувственные данные обманывают человека. Ум связан с чувствами, следовательно, несовершенен, наполнен противоречиями. В мире все течет и изменяется, все относительно. Относительны и ценности человеческого бытия. Мораль ограничена временем, местом, условиями жизни; «человек есть мера всех вещей» (Протагор). Если и существуют какие-то вечные истины и не зависящая от мнения людей добродетель, то они не могут быть познаны человеком из-за слабости и противоречивости ума. Такая философия вела к агностицизму — моральному цинизму, к признанию невозможности понять суть вещей умом. Следовательно благо, справедливость, красота, добро оказываются либо относительными, либо непознаваемыми. Против таких идей выступил Сократ, а его мнение поддержал Платон.

Платон полагал, что есть вечные ценности бытия, что существуют справедливость, благо, добродетель, не подверженные человеческим разногласиям. При этом первопринципы бытия и морали вполне постижимы умом человека. Доказательство идей Платона: Есть мир, в котором мы живем, этот мир движется, изменяется. Такой текучий мир обозначается понятием «бывание». Бывание мы понимаем через ощущения, восприятия, представления, которые могут обманывать, не обеспечивая истины. Ум, который опирается на чувства, не способен дать истины.

Мир идей иерархизирован. Во главе — идея высшего блага , есть идеи человеческих ценностей (справедливости, мудрости, добра и зла), есть идеи отношений (любви, ненависти, власти, государственности). Ниже стоят идеи веществ (крепкий, железный, медный). Есть идеи вещей (коня, меча, дерева), идеи продуктов природы (снег, огонь, вода). Есть и другие типы идей, например, математических отношений (большее или меньшее).

С позиции потустороннего, но истинного мира люди должны критиковать настоящий мир. Такая система философии называется метафизической. Обоснование метафизической системы философии выдвинуло Платона в число мировых гениев человечества.

(«Государство», книга 7 в сокращении. Диалог между Сократом и Главконом)

. посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная. невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

. за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

— Странный ты рисуешь образ и странных узников!

— Подобных нам. Прежде всего, разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

— Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?

— А предметы, которые проносят там, за стеной; не то же ли самое происходит и с ними. Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?

Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени. Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.

Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы с ними естественным путем случилось нечто подобное.

Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную мелькающую перед ним вещь и задавать вопрос, что это такое, и вдобавок заставят его отвечать! Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит, и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь.

А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза, и не вернется он бегом к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают.

Если же кто станет насильно тащить его по крутизне вверх, в гору и не отпустит, пока не извлечет его на солнечный свет, разве он не будет страдать и не возмутится таким насилием? А когда бы он вышел на свет, глаза его настолько были бы поражены сиянием, что он не мог бы разглядеть ни одного предмета из тех, о подлинности которых ему теперь говорят. Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, наверху. Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем — на отражения в воде людей и различных предметов, а уж потом — на самые вещи; при этом то, что на небе, и самое небо ему легче было бы видеть не днем, а ночью, то есть смотреть на звездный свет и Луну, а не на Солнце и его свет.

И, наконец, думаю я, этот человек был бы в состоянии смотреть уже на самое Солнце, находящееся в его собственной области, и усматривать его свойства, не ограничиваясь наблюдением его обманчивого отражения в воде или в других, ему чуждых средах.

И тогда уж он сделает вывод, что от Солнца зависят и времена года, и течение лет, и что оно ведает всем в видимом пространстве, и оно же каким-то образом есть причина всего того, что этот человек и другие узники видели раньше в пещере.

Вспомнив свое прежнее жилище, тамошнюю премудрость и сотоварищей по заключению, разве не сочтет он блаженством перемену своего положения и разве не пожалеет своих друзей?

А если они воздавали там какие-нибудь почести и хвалу друг другу, награждая того, кто отличался наиболее острым зрением при наблюдении текущих мимо предметов и лучше других запоминал, что обычно появлялось сперва, что после, а что и одновременно, и на этом основании предсказывал грядущее, то, как ты думаешь, жаждал бы всего этого тот, кто уже освободился от уз, и разве завидовал бы он тем, кого почитают узники и кто среди них влиятелен.

Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спустился туда и сел бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца. А если бы ему снова пришлось состязаться с этими вечными узниками, разбирая значение тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут — а на это потребовалось бы немалое время, — разве не казался бы он смешон? О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся с испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им в руки.

Так вот, дорогой мой Главкон, это уподобление следует применить ко всему, что было сказано ранее: область, охватываемая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца. Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, — это подъем души в область умопостигаемого. Если ты все это допустишь, то постигнешь мою заветную мысль — коль скоро ты стремишься ее узнать, — а уж Богу ведомо, верна ли она. Итак, вот что мне видится: в том, что познаваемо, идея Блага — это предел, и она с трудом различима, но стоит только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она — причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама — владычица, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет сознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни.

. не удивляйся, что пришедшие ко всему этому не хотят заниматься человеческими делами; их души всегда стремятся ввысь. Да это и естественно, поскольку соответствует нарисованной выше картине. А удивительно разве, по-твоему, если кто-нибудь, перейдя от божественных созерцаний к человеческому убожеству, выглядит неважно и кажется крайне смешным? Зрение еще не привыкло, а между тем, прежде чем он привыкнет к окружающему мраку, его заставляют выступать на суде или еще где-нибудь и сражаться по поводу теней справедливости или изображений, отбрасывающих эти тени, так что приходится спорить о них в том духе, как это воспринимают люди, никогда не видавшие самое справедливость.

Всякий, кто соображает, вспомнил бы, что есть два рода нарушения зрения, то есть по двум причинам: либо когда переходят из света в темноту, либо из темноты — на свет. То же самое происходит и с душой: это можно понять, видя, что душа находится в замешательстве и не способна что-либо разглядеть. Вместо того чтобы бессмысленно смеяться, лучше — понаблюдать, пришла ли эта душа из более светлой жизни и потому с непривычки омрачилась, или же, наоборот, перейдя от полного невежества к светлой жизни, она ослеплена ярким сиянием: такое ее состояние и такую жизнь можно счесть блаженством, той же, первой посочувствовать. Если, однако, при взгляде на нее кого-то все-таки разбирает смех, пусть он меньше смеется над ней, чем над той, что явилась сверху, из света.

Раз это верно, вот как должны мы думать об этих душах: просвещенность — это совсем не то, что утверждают о ней некоторые лица, заявляющие, будто в душе у человека нет знания, и они его туда вкладывают, вроде того, как вложили бы в слепые глаза зрение.

А это наше рассуждение показывает, что у каждого в душе есть такая способность; есть у души и орудие, помогающее каждому обучиться. Но как глазу невозможно повернуться от мрака к свету иначе, чем вместе со всем телом, так же нужно отвратиться всей душой ото всего становящегося: тогда способность человека к познанию сможет выдержать созерцание бытия и того, что в нем всего ярче, а это, как мы утверждаем, и есть благо. Не правда ли?

Парадоксальная сакральность пещеры

Создатели теней в пещере

Религиозные шествия в античных храмах

Хтоническое в античных храмах

«Пещера» как элемент классической культуры

Четыре значения мифа о пещере

ПАРАДОКСАЛЬНАЯ
САКРАЛЬНОСТЬ ПЕЩЕРЫ
У ДРЕВНИХ ГРЕКОВ

Чисто функционально Платону, для того чтобы создать описанный «театр теней», пещера совершенно не нужна – достаточно стены, на которую проецируются тени. И даже вчитываясь в этот фрагмент, невольно думаешь, что Платон сначала берет какой-то готовый образ пещеры, а потом начинает вносить в него эту свою довольно громоздкую конструкцию с дорогой, загородкой, источником света сзади загородки, причем по ходу диалога этот источник света сначала огонь, костер, а потом – солнце.

Как и все остальные народы, греки помещали в пещеры множество таинственных существ (Циклопа, Медузу, Тифона) и событий (в пещере отсиживался Зевс, чтобы его не съел папа Кронос), пещера для них была местом значимым и серьезным. Но в отличие от других народов, пещеры у них обладали какой-то неприятной сакральностью, в них скрывались от взора и гнева богов разнообразные хтонические существа или провинившиеся герои. Пещера для них – это такое парадоксальное место, где нечто сакральное имеется, но олимпийских богов при этом нет.

У Платона пещера обладает тем же парадоксальным статусом.

Прикованные люди характеризуются у Платона одним замечательным качеством. Они не испытывают ни малейших страданий по поводу своей прикованности, и с живым, можно сказать, неослабевающим интересом рассматривают тени, которые проходят у них перед глазами. Можно сказать, они заняты познанием мира, хотя познать его никак не могут. Далее, они не могут выйти из пещеры, но это не значит, что из пещеры нет выхода вообще – по ходу диалога одного прикованного все же освобождают и выводят, и там, снаружи, обнаруживается мир истинно сущего. То есть пещера Платона – это такое место, где истину ищут, но где ее нет.

СОЗДАТЕЛИ ТЕНЕЙ В ПЕЩЕРЕ
РАСШИФРОВКА

Зачем и куда они постоянно несут эту разнообразную утварь, статуи, изображения живых существ, сделанные из камня и дерева?

С одной стороны, функция этого проноса, кажется, только в том, чтобы эти вещи отбрасывали тени на стену пещеры. С другой, несуны принадлежат миру, где уже видна истина, и вроде бы могли заняться более сообразным занятием, чем развлечение пещерноприкованных, а кроме того, то, что они несут, описано со степенью подробности, несколько излишней для потребностей тенеотбрасывания – зачем сообщать, что несомые предметы сделаны из дерева и камня, и зачем вообще для отбрасывания тени нести, скажем, каменное изваяние козла, а не самого козла, которого и делать не надо, и нести легче?

Мы, конечно, никогда не узнаем, как Платон придумал эту сцену отбрасывания теней от каких-то проносимых на поднятых руках изображений, но характер этого описания таков, что кажется, будто он что-то такое увидел. Как-то это трудно придумать.
Кажется, что на глаза ему попалось некое бесконечное шествие, где люди под ярким солнцем торжественно, на вытянутых вверх руках несут статуи, фигурки животных из камня и дерева и даже домашнюю утварь.

Стоит поставить вопрос таким образом, и все несомые ими предметы станут понятными – это вотивные дары богам (от лат. votivus, votum – «посвященный богам обет, желание» – представляли собой разного рода жертвенные приношения в виде рукотворных предметов).

Именно в этом случае их надо нести над головой, и здесь каменный козел гораздо уместнее живого. И само шествие тогда станет понятным – это религиозная процессия, и описываемая Платоном дальше процедура называния имен несомых вещей (прикованные слышат эти имена и думают, что говорят сами вещи) – это именование вотивных даров.

РЕЛИГИОЗНЫЕ ШЕСТВИЯ
В АНТИЧНЫХ ХРАМАХ

Религиозные шествия совершались в античных храмовых комплексах, наподобие Акрополя, они двигались от храма к храму, но не попадали внутрь.

Нет более унылого места в античном храме, чем целла. Лишенная декора, темная, тоскливая, она освещалась только через главный вход, который, впрочем, давал «широкий просвет во всю длину этого жилища (бога) наподобие пещеры».
Если, кстати, представить себе вотивное шествие при низком солнце, то на внутренней стене целлы мы получим искомый театр теней.

Надо иметь в виду, что в целле все-таки обитали боги (тут, впрочем, стоить вспомнить, что Сократ, от имени которого нам рассказано о пещере, довольно скептически относился к способности богов видеть истину, за что и понес наказание).
Но если попытаться представить себе, как выстраивала бы греческая античность эту самую платоновскую пещеру, то контраст между необыкновенно богатой, продуманной, тщательно рассчитанной на предмет взаимодействия с солнцем внешней пластикой греческого храма и темным унынием целлы невольно приходит на ум. Рядом с внешними колоннадами целла – совершеннейшая пещера.

ХТОНИЧЕСКОЕ
В АНТИЧНЫХ ХРАМАХ

Тут можно учесть ещё и то обстоятельство, что греческие храмы выстраивались на месте более древних архаических святилищ, с которыми могли связываться хтонические смыслы, события и культы, и эти места, собственно, и составляли сердцевину храма.

Как, скажем, Эрехтейон выстроен на месте, где хранился ларец Пандросы с младенцем Эрихтонием (ларец этот – несомненная пещера, там вместе с младенцем сидел змей, который, возможно, и удушил любопытную Пандросу, если только это Афина не свела ее с ума).

Эти «пещерные» святилища будто передают часть своей хтонической выразительности темной и неукрашенной целле, вокруг которой уже выстраивалась зримая гармония ордера.

Там, в пещере, есть хтоническая сила мрака, но истины света, явленного глазам блага бытия, там нет.

Как известно, ни одна система не может быть осознана изнутри себя самой, для ее осознания требуется некое внеположенное ей место, откуда ведется наблюдение. Пещера как раз и является таким внеположенным подлинному бытию местом, и ценность ее как раз в этой внеположенности.

Чтобы сказать, что люди не видят подлинной природы вещей, которые явлены их глазам здесь и сейчас и освещены солнцем, Платону понадобилось загнать пытливых наблюдателей в пещеру спиной к свету. Чтобы оценить богатство и полноту ясного и гармоничного пространства, классике нужна пещера.

«ПЕЩЕРА» КАК ЭЛЕМЕНТ
КЛАССИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Классика не знает пещеры как «своей» архитектурной формы, она наследует пещеры от кого-то. Есть некая закономерность в том, что для классической традиции «пещерообразные» тела внутри здания относятся к чему-то более древнему, чем само здание.

Христианские усыпальницы, мавзолеи, скудельницы и мощехранилища несут в себе катакомбный привкус, за ними встает образ древнего обряда погребения.

Винтовые лестницы Ренессанса и барокко – рудименты какого-то архаического, готического переживания формы.

Гроты классицистических садов – места обитания существ, отвечавших за природу данной территории до того, как здесь навели классицистический порядок.

И еще.
Эти пещеры по структуре – «восходящие».
Лестница здесь лучший образ, хотя и «Карчери» Пиранези, и внутренние дворы Гауди устроены в этом смысле так же – они ведут вверх, к свету открытого дня. В них словно сохраняется память о платоновской пещере, о том, что пещера – это место, куда нужно попасть, чтобы оттуда оценить необыкновенную гармонию и полноту естественного ордерного мира.

Это – то пространство, в котором теперь можно вести диалог между «вызовом» и «ответом», между классической традицией и тем впервые ухваченным феноменом архитектурного пространства.
Пещера в архитектуре не существует сама по себе – она работает на контрасте с собственным контекстом. Для классики пещера – это дисгармоничное место оценки гармоничности бытия.

ЧЕТЫРЕ ЗНАЧЕНИЯ МИФА О ПЕЩЕРЕ

В-третьих, мы имеем также аспекты: аскетический, мистический и теологический.
Жизнь под знаком чувства и только чувства – это пещерная жизнь.
Жизнь в духе – это жизнь в чистом свете правды.
Путь восхождения от чувственного к интеллигибельному есть «освобождение от оков», т.е. преображение;
высшее познание солнца-Блага – это созерцание божественного.

Что означает миф о Пещере Платона?

Миф о Пещере — ядро идеалистического представления Платона об устройстве и смысле жизни человека. Это миф описывается в Государстве Платона как диалог между Сократом и Главконом , братом Платона и изначально, в самом тексте, показывает необходимость управления Идеальным Государством философами, поскольку именно они способны видеть реальный мир и действовать на благо всех.

В «Федоне» Платон клеймит чувственный мир устами Сократа как тюрьму души, что еще раз подтверждает значимость Мифа о Пещере как основной мифологемы в идеализме Платона, где подлинная реальностью только мир вечных идей и доступ к нему душа может получить через философию.

Четыре значения мифа о пещере

1. Онтологическая градация бытия: чувственное и сверхчувственное, где тени на стенах — простая видимость вещей; статуи — вещи которые чувственно воспринимаются; каменная стена — линия, разделяющая два рода бытия; предметы и люди вне пещеры — это истинное бытие, ведущее к идеям; солнце — Идея Блага.
2. Ступени познания: созерцание те­ней — воображение (eikasia), видение статуй — (pistis), т.е. верования, от которых мы переходим к пониманию предметов как таковых и к образу солнца, сначала опосредованно, потом непосредственно, — это фазы диалектики с различными ступенями, последняя из которых — чистое созерцание, интуитивное умопостижение.
3. Качество жизни человека: аскетическое, мистическое и теологическое. Человек, который руководствуется только чувствами — живет исключительно в пещере, жить в духе — руководствоваться чистым светом правды. Движение от чувственного мира к миру идеального через философию это «освобождение от оков», т.е. преображение. И, наконец, Солнце-Благо есть высшая ступень познания и означает созерцание божественного.
4. Политический аспект: для тех кто познал Солнце-Баго возможно возвращении в пещеру, чтобы освободить и вывести к свету истины тех, с которыми он провел долгие годы рабства.

Миф о Пещере

—Ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию… посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная — глянь-ка — невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.
— Это я себе представляю.
— Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.
— Странный ты рисуешь образ и странных узников!
— Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?
— Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?
— А предметы, которые проносят там, за стеной; Не то же ли самое происходит и с ними?
— То есть?
— Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?
— Непременно так.
—Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную мелькающую перед ним вещь и задавать вопрос, что это такое, и вдобавок заставят его отвечать! Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?
— Конечно, он так подумает.
— А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза, и не вернется он бегом к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают?
— Да, это так.

Философия Платона: как выбраться из пещеры?

Древнегреческая аллегорическая история, поставившая вопросы, над решением которых когнитивисты бьются и сегодня.

Миф о пещере из диалога Платона «Государство» — это одна из главных историй в европейской теории познания, капитально повлиявшая на всю последующую традицию философской мысли. Даже в XXI веке люди регулярно его вспоминают, хотя давно миновали времена, когда пещеры были актуальной частью ландшафта. С концептуальной точки зрения этот миф стал началом дискуссии о том, насколько наши представления о вещах позволяют судить о самих вещах.

Вот о чём идёт речь в этом фрагменте «Государства». Сократ, неизменный персонаж платоновских диалогов и поставщик всяческой мудрости, беседует с братом Платона Главконом. Речь заходит о том, каких успехов можно достичь на пути познания, о просвещённости и непросвещённости. Здесь-то Сократ и прибегает к знаменитой аллегории.

Он рассказывает Главкону о людях, которые находятся в подземной пещере, в то время как перед ними на стене проходят тени от проносимых за границей их поля видения предметов.

— Люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю её длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, ограждённая невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

За этой стеной другие люди несут различную утварь, держа её так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

— Странный ты рисуешь образ и странных узников!

— Подобных нам. Прежде всего, разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, своё ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнём на расположенную перед ними стену пещеры?

— Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?

— Если бы в их темнице отдавалось эхом всё, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени. Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.

Учение об идеях и Благе

Миф о пещере посвящён относительности перцептивного восприятия и его продуктов (то есть, данных, получаемых с помощью органов чувств). К тому же, как отмечает Платон, увиденным смутным теням люди ещё и «дают имена» — считают их подлинными явлениями, которые обозначаются терминологически и подлежат интерпретации.

Эйдосы (идеи вещей) в представлении Платона существуют сами по себе, то есть обладают онтологической самостоятельностью. А вот реальные вещи, с которыми люди имеют дело в повседневной жизни — отражения идей.

Идеи неразрушимы и вечны, тогда как вещи могут разрушаться. Но это не страшно, ведь имея представление о том, что из себя представляет стол, можно воссоздать его, а то и запустить целую мебельную фабрику.

Какие-то вещи соответствуют своим идеям меньше, какие-то — больше. Нетрудно догадаться, что, согласно Платону, вторые — лучше, потому что более полно передают бытие вещи в качестве себя самой. Скажем, кривой и колченогий стол далеко ушёл от своей идеи, а вот стол красивый и устойчивый справляется со стольностью хорошо. Тем не менее, они оба являются столами. Признать стол в таких разных объектах, как, скажем, такой и такой, нам, согласно платоновскому учению, помогает именно объединяющая их идея.

Идея предполагает не только общее представление о той или иной вещи, но и сам смысл её существования. Чем больше бытийственая определённость, а заодно добротность, «правильность» конкретной вещи (например, стольность стола), тем больше в ней Блага. Это ещё одно краеугольное понятие платоновской философии. Благое у Платона — это, скорее, не «что-то хорошее», а что-то, точно соответствующее своему онтологическому статусу.

Таким же образом, как солнце освещает предметы, Благо позволяет познавать идеи. В мифе о пещере это свет, который освещает предметы (а заодно и создаёт тени, доступные людскому восприятию). Благо — это причина, по которой возможно познание, при этом само оно — абсолют, максимум того, что вообще можно познать.

Объективный и субъективный идеализм

Разобравшись с мифом о пещере, можно заодно понять, что такое философский идеализм как таковой.

Сформированное Платоном представление о том, как обстоят дела с идеями, стало каноническим для объективного идеализма. Согласно этому философскому мировоззрению, кроме чувственно воспринимаемой реальности и познающего её субъекта (то есть, всякого человека, который взаимодействует с миром) существует и сверхчувственная, внематериальная реальность. Её генерирует объективное сознание — бог, одухотворённая Вселенная или мировой разум. Только этой высшей духовной сущности доступно видение мира «как он есть», а вот человеку остаётся довольствоваться данными органов чувств и априорными суждениями.

Кроме объективного идеализма, существует также идеализм субъективный. Тут речь идёт о том, что реальность в принципе не существует за пределами разума субъекта. Все те данные, которые тот получает на основе своих ощущений, впечатлений и суждений, признаются единственным содержанием мира. При таком подходе реальность и вовсе может существовать только в сознании человека.

Представим себе, что мы обучаем алгоритм распознаванию объектов. Он способен запомнить большое количество конкретных объектов, как и их признаки, комбинация которых позволяет определить автомобиль как автомобиль, а собаку — как собаку. Но доступна ли такому роботу идея этого объекта?

Согласно Платону, алгоритм, который мог бы действительно видеть все эйдосы, и на их основе «генерировать» вещи, и был бы «божественным умозрением», работающем вместо электричества на Благе. Мнение, что такое первоначало существует, являясь гарантом всех форм и вещей (в том числе тех, которые люди не могут познать и понять), и является идеализмом.

Копии копий: картины как двойное искажение

Чтобы оценить масштаб вклада платоновской аллегории в историю мысли, не обязательно быть идеалистом. Платон описывает принцип человеческого познания, пытаясь разобраться в соотношении кажимости и истины.

В 1929 году французский сюрреалист Рене Магритт, который любил играть со смыслами и образами, написал картину «Вероломство образов». На ней нет ничего, кроме реалистичного изображения курительной трубки с подписью «Это не трубка».

Сочетание изображения и подписи кажется на первый взгляд простой нелогичностью, но технически Магритт не обманывает — перед нами действительно не трубка, а изображение трубки. Мало того, в нашем случае есть ещё как минимум одна итерация: оригинал картины «Вероломство образов» находится в Художественном музее Лос-Анджелеса, а вы сейчас смотрите на цифровую копию репродукции, которая была размещена в «Википедии». Своей работой Магритт запустил новый виток дискуссий о соотношении вещей и художественных образов в искусстве.

Создавая картину, скульптуру или просто пересказывая что-то в меру своих возможностей и словаря, люди создают дополнительные искажения, как случается, если засунуть в ксерокс ксерокопию. Искусство, таким образом, является «копией копии»: Платон относился к изображениям настороженно, полагая, что они умножают погрешности и «неистинность».

Можно ли выйти из пещеры?

Согласно Платону, человек, снявший оковы в пещере и взглянувший на вещи в ярком сиянии Солнца (то есть, увидевший истинную сущность вещей), запаникует или даже откажется от истинного знания, потому что «правильный взгляд» с непривычки окажется болезненным. Такому человеку будет проще вернуться в пещеру — к прежним представлениям, потому что свет может опалить глаза.

Тут нужно учитывать, что Платон полагал, будто «правильный взгляд» в принципе возможен — за него отвечает абсолют. Из всех людей плотнее всего приблизиться к постижению вечных идей могут только мыслители, способные снять «оковы неразумения».

Кстати, сразу после растолковывания идеи Блага Платон устами Сократа объясняет, почему философы кажутся людьми не от мира сего, а окружающие часто советуют им пересмотреть приоритеты: «Не удивляйся, что пришедшие ко всему этому не хотят заниматься человеческими делами; их души всегда стремятся ввысь. А удивительно разве, по-твоему, если кто-нибудь, перейдя от божественных созерцаний к человеческому убожеству, выглядит неважно и кажется крайне смешным?».

Тем не менее, даже человек, который стремится к познанию Блага с помощью философии, всё ещё остаётся человеком. Согласно платоновскому учению о бессмертной душе, кроме «разумной» и «волевой» частей у неё есть также «страстная», которая тянется к плотским наслаждениям и отвлекает от высоких побуждений.

Проблемы познания: от Платона до Хокинга

За тысячелетия, которые прошли со времени жизни Платона, исследовательский аппарат человечества необыкновенно расширился, но нельзя сказать, что проблемы, которые философ когда-то сформулировал, были решены.

Насколько наша способность ощущать и понимать отражает реальное положение дел, и есть ли это «реальное положение», а если да, то кто его подтверждает? Сегодня мы можем назвать в качестве такой подтверждающей инстанции науку. Однако даже доказывая нечто математически, мы должны учитывать, что «фундаментальные принципы» могут быть сформулированы только в рамках наших естественных ограничений — как биологических (человеческое описание физических законов напрямую связано с нашими органами чувств), так и определённых свойствами среды (за пределами планеты законы будут иными, не говоря уже о том, что физики-теоретики могут предположить существование вселенных, скажем, с десятками измерений).

«Невозможно познать истинную природу реальности: мы считаем, что чётко представляем себе окружающий мир, но, говоря метафорически, мы обречены всю жизнь провести в аквариуме, так как возможности нашего тела не дают нам выбраться из него», — пишет Стивен Хокинг, сравнивая познающего человека с аквариумной рыбкой.

Возможно, вы помните эпопею с синим-или-золотым платьем, которая расколола интернет на два лагеря. Одним казалось, что оно золотое с белым, другим — что синее с чёрным.

На деле платье было чёрно-синим, а противоречия вызвали особенности хроматической адаптации разных людей, из-за которых у некоторых голубой цвет может «не читаться» (другие таким же образом игнорировали золотые оттенки). Платье оказалось одним из самых ярких известных примеров индивидуальных различий в цветовом восприятии, однако случаев таких оптических иллюзий немало. Кроме особенностей строения сетчатки (количества колбочек и палочек) роль играет то, как именно и под воздействием каких факторов мозг будет «подправлять» картинку, достраивая восприятие.

Якоб фон Икскюль обозначал индивидуальный мир, который создаёт каждое живое существо в меру своих познавательных способностей, словом «умвельт». Наш умвельт будет отличаться, скажем, от собачьего, где существуют целые картины из запахов, но нет отвлечённых понятий. А вот мир какого-нибудь червяка и вовсе будет состоять из нескольких простейших регистрируемых состояний. Различие в восприятии между разными видами велико, однако неверно было бы считать, будто умвельты двух представителей одного вида идентичны друг другу — мы ведь даже не можем договориться по поводу цвета платья.

Так можно ли выйти из пещеры?

«Истинной» картины мира не видит никто, однако каждый воспринимает её в меру своих познавательных возможностей. Вопрос в том, можно ли в принципе её увидеть, и нужно ли это нам?

Согласно теории когнитивиста Дональда Хоффмана, то, что мы считаем реальностью, на деле больше похоже на рабочий стол со значками — систему для обозначения и взаимодействия.

На основании расчётов и лабораторных исследований Хоффман сделал вывод, что приспособленность организмов к выживанию не связана с умением воспринимать «подлинную реальность». Тесты показали, что способность видеть вещи такими, какие они есть, менее важна, чем приспособленность. Эволюция не способствует подлинному восприятию. Звучит нелогично, ведь, казалось бы, чем точнее живые существа видят мир, тем выше должны быть шансы на выживание.

Однако животные используют простые подсказки, чтобы выжить. Например, австралийские жуки опознают самок как что-то коричневое и гладкое, и потому пытаются спариться даже с пивными бутылками, которые местные жители кидают в кусты. Даниел Канеман называет путь простых решений «Системой 1» — она, в противовес рефлексирующей «Системе 2», принимает самые простые и очевидные решения, которые чаще всего действительно работают.

Дональд Хоффман приводит в пример иконку на рабочем столе компьютера — если она синяя и квадратная, это ведь не значит, что сам файл синий и квадратный? Это всего лишь пользовательский интерфейс, который позволяет нам ничего не знать о резисторах и диодах, оптоволоконных кабелях и программном обеспечении. Таким образом, умвельт-интерфейс, через который живые существа познают мир, скорее прячет реальность. Получается, что выбраться из пещеры невозможно — в неё нас отправляет сама эволюция.

Впрочем, по словам Хоффмана всё это не должно разочаровывать или намекать, что всякое научное познание бессмысленно. Просто представление о том, что наша перцептивная способность поставляет нам «настоящую реальность» оказалось неверным.

С уверенностью можно сказать одно: вопрос границ познания и относительности познавательных способностей, поставленный когда-то Платоном с помощью мифа о пещере, пронизывает все современные науки от нейробиологии до физики. В этой истории впервые в истории европейской мысли была так глубоко и образно сформулирована разница между «реальной реальностью» и представлениями о ней.